Бейте в барабаны навстречу ветру!
Пусть искры брызг взметнутся,
Пусть сердце обернётся в лучи от солнца.
Мы встанем прочною стеной из закалённой стали,
Чтоб люди покупать людей навечно перестали.
Ладонь в ладонь. Вот так пусть будет вечно!
Восход рассветов мы призывает против тёмной ночи.
В ней тьма невежества струятся липкой массой.
Мы не отступим, сомкнём тесней ряды друзья!
Когда нас всех по одному разняли на команды,
Ударим дружно в барабаны правды!
Взметнутся смыслы тысяч настоящих слов,
И бурю замолчать нельзя, поднимем стяг друзья.
Мы гордо скажем слово МЫ напротив буквы в алфавите Я.
Вранья змеиное шипенье отступит навсегда.
Пусть сотни тысяч Я плюются ядом под ногами.
Сомкнём тесней ряды, плечом к плечу друзья.
Чужие голоса, чужих команд отринем навсегда.
Когда глухие командиры визжат от гнева.
Сорвём с речей мы эгоизм чужих вещей.
МЫ соль земли, МЫ настоящий цвет зари,
И никогда, и никогда
Не будем чёрной буквой в алфавите Я.

На столике коньяк порхает радостным дурманом,
И хочется забыться навсегда.
Но у чужих дверей такси стоит,
И ждёт скандал в эпической заре.
В заре отвратной твари без луча,
В ней нет сочувствия не грамма.
Прошлёпали босые ноги не мои,
На кухне чайник засвистел.
Коньяк с утра? Однако, дал вчера дрозда!
Гудит клаксон, такси… Какая гадость.
Ведь надо похмелиться.
Жму телефон:
– Ало, ты где?
– У чёрта на куличках.
– Ты помнишь, что сказал вчера?
– То был не я, а змей зелёный.
– Но всё же, брат, ты дал дрозда!
– Иван, а как банкет?
– Когда ушёл всем стало легче.
– Ты это про меня?
– Ну что ты, нет, конечно!
– Тогда молчи. А что с женой?
– Поверь, так даже лучше.
– Не зли меня. И так противно.
– Тогда иди и кайся.
– О чём и речь, что нету сил как стыдно.
Запахло крепким кофе. Знакомый флёр духов и женский голос:
– Ты удивил вчера.
– Прости, а чей дворец?
– Иван пустил.
– Вот так вот запросто?
– Переспала, а что такого?
– Прости, не знал, теперь прощай!
И только дома понял, что отмечал развод с женой,
С женой, с которой в ссоре.

Мы грузили в телегу с мотором
Две судьбы и собаку.
Десять дней мы старались не спать
Через пять научились летать.
Две судьбы и собаку мы оставили в небе.
Пусть порхают себе, словно дети.
Словно день, словно праздник давно позабытый.
Мы старались не спать, мы учились летать,
И теперь две судьбы и два сердца.
На погосте лежат, и, конечно, собака
Там вдали за оградой иногда начинает вопить.
Не дано им собакам летать на телеге с мотором.

Я смотрю, как ты дышишь на забытые сердцем глаза.
Бахрома, бахрома от ресниц в позабытом холодном рассвете.
Почему я не вижу куда устремляется тёмная ночь,
Когда я начинаю дышать,
Начинаю дышать позабытым, почти позабытым мгновеньем.
Мгновеньем, где вершиться судьба,
Где возможно мне жить, где позволено жить.
Я смотрю неотрывно, не мигая на вспышки мгновенного света.
Пусть случиться мгновенная смерть,
Пусть я буду свидетелем вспышки души.
Но сейчас, вот сейчас прошептала, что ты предана мне.
Но зачем я смотрю на восток? Почему?
Пусть в раскосых глазах улыбаются яды востока.
Ты сейчас далеко, за мгновеньями пышных обманов.
Но теперь предо мной распускаются горные реки цветов.
Неужели душа так мучительно больно целует открытое сердце?
Неужели сейчас, сей секунд, распускаются песни востока?
Я смотрю неотрывно в глаза, позабывшие холод осеннего лета.
Пустота, холод сердца молчит в пустоте, там, где дышит восток.
Здесь сейчас бахрома от дыханья морозного ветра.
Ты не знаешь меня, я молчу за просторами вечного снега.
Ты не знаешь, как можно разбить морозное сердце.
За твоими глазами века, за моими столетья.
Подойди, обними индевелое ветром столетий молчанье.
Ты сегодня молчишь, но теперь я скрываю в тени расстоянья.

Монгольские плечи, монгольская степь,
Мне надо подняться и сердце отнять.
От проклятых и грязных дворов,
Где утром машины ревут и чадят,
Где нет у проклятых и грязных домов,
Потерянных ночью в квартире
Далёких и странных духов,
Одетых в одежды степей и веков.
Монгольские плечи поют
Забытую песню шаманов,
Забытую песню ветров
И запах полыни костров,
В которых сжигали слова.
Две тысячи тысяч ненужных,
Изжёванных в жвачку бульваров
И быстрых, как свист электричек,
И жадных, и жадных до боли
Чужих и потерянных снов.
Твоих не очерченных
Серым бетоном речей
И шёпот пронзительно горьких степей
Он жжёт сквозь одежды,
Он жжёт всё сильней,
Он требует жизни,
Он требует жизнь
Монгольского шёпота
Страстных речей.

Над печальною строкой,
Будто скользкою рукой,
Нить дождя лица коснулась.
В жизни трудно отыскать
Снов ночных очарованье.
И под веткою сирени,
Что качается во мгле,
Луч скользит луны печальной.
Заколдованный тобой,
Он бежит передо мной,
Чтоб светла была дорога среди мрака и теней,
Чтобы стал я чуточку сильней,
Одолел тревоги дня.
Чтобы ночь скорей пришла,
Где я жадно опьянённый,
Грёзы сладкие ловлю.
Будто в грёзах я живу,
Будто сон моё призванье,
Будто в нём предначертанье.

Сегодня день ударил мне в глаза открытым цветом,
Я написал нельзя, большим готическим нельзя на синем небосводе.
Там, где большие города рождают ночью уйму света,
Там, где в глубокой темноте сверкают окна самолётов, огни далёких деревень.
Я проходил маршруты, где нет потерянных людей и каждый встречный незнаком.
Где бьются ленты километров асфальтов и просёлочных дорог,
Где шум вертушек глохнет в шуме газовых турбин.
С паромов и бортов машин я видел, как уходят в дымку берега.
Так много растерял я лиц, которых называл родными.
Туманом, дымкой, взвесью пыли водяной закрыло время адреса блокнотов.
Сегодня день ударил мне в глаза открытым цветом.
Ещё вчера с рассветом я каждый день писал нельзя,
Большим готическим нельзя на синем небосводе.
Я трассы размечал набором вешек
И верил в шум вертушек.
Сегодня слышал, как стучится сердце, когда сжимал тебя в объятьях,
Сегодня сердцем я считал шаги, когда упал тебе в колени.
Зачем рождают города машины, что съедают километры?
Зачем мы каждый день кричим нельзя?
Сегодня я считал шаги, сегодня слезы на ресницах видел,
Сегодня я дышал, я жил,
Сегодня день ударил мне в глаза открытым цветом.

Шагая упрямо с глазами в тёплую даль,
Мы взялись, обнялись с печатью
Беспечных мечтаний рожденья зари.
Над миром, над небом, над нами
Кружились две чайки с калёным листом,
Калёным, пробитым большими гвоздями.
Калёные крылья и когти стальные сжимали.
И капала кровь, дымилась от жара.
И чайки пронзительно громко кричали,
Но лист из железа стальными когтями сжимали.
Охрипли от боли, охрипли от стонов,
А мы ведь не знали, мы с печалью играли,
Обнявшись, друг друга ванилью лобзали,
И капали слёзы, солёную влагу на землю роняя.
Ведь там в вышине, в созвездьях созвездий
Две чайки держали калёными крыльями
Яркое злобное солнце на месте,
В пробитом гвоздями железе.
И капала кровь из рубинов дымя,
И чайки, и чайки стонали.

Почему ты не помнишь забытые сердцем глаза?
Бахрома, бахрома от ресниц в полустёртом холодном рассвете.
Почему я не вижу, куда устремляется тёмная ночь,
Когда я начинаю дышать, начинаю дышать позабытым.
Тем мгновеньем, где возможно мне жить, где позволено жить.
Я смотрю неотрывно, не мигая на вспышки мгновенного света.
Пусть случиться случайная смерть, пусть я буду свидетелем вспышки.
Но сейчас, вот сейчас, я услышал, что большего нет,
Нет смертей, за которыми прячется преданность жизни.
Но зачем я смотрю на восток? Почему?
Пусть в раскосых глазах улыбается гибель востока.
Ты сейчас далеко, за мгновеньями пышных обманов.
Но теперь подо мной распускаются горные реки цветов.
Неужели душа так мучительно ищет открытое небо?
Неужели сейчас, распускаются песни востока?
Я смотрю неотрывно в глаза, позабывшие холод осеннего лета.
Пустота, холод сердца молчит в пустоте, там, где дышит восток.
Здесь сейчас бахрома от дыханья морозного ветра.
Ты не помнишь меня, я молчу за просторами вечного снега.
Ты не знаешь, как может разбиться морозное небо.
За твоими глазами потерялись века, за моими столетья.
Подойди, обними индевелое утро распахнутым сердцем.
Ты кричишь на забытые тени ветров.
Я мерцаю в мерцаньях востока.

Лунная пыль барханы посеяв,
Считает серебряных ветров вокзалы.
И если вдруг будет перрон ожиданий,
Пустые протёртые доски.
Фотоны из света заноют от скрипа
Ботинок из кожи, ботинок с гвоздями.
В хрусталиках звёзды собрали совет
Искрящихся странных созданий.
Я пальцами рву сигареты,
Огонь разрывает сознанье.
Пятно, пятно бьющего света
Качает фонарь вдоль перрона.
И ветер составов встречает наотмашь,
И тянет, и тянет в фотоны барханов.
Я может быть вспомню
Серебряный ветер барханов
Под лунною пылью вокзалов
Сквозь дым сигареты
Над кожей ботинок с чужими гвоздями.

Я люблю, когда снежные искры искрятся на солнце.
Я люблю капли каплей, что, подпрыгнув, летят на асфальт
Под небесным созвездьем, что как вор этой ночью скользнуло в оконную раму.
У подножья базальтовых скал, через дюны, засыпавших лунные горы,
Электрички колёсами крутят удары часов.
Каждый день размечают двадцать долгих минут,
Бой часов и удар кулачков о кабину этажного лифта.
Я касаюсь твоей ускользающей тени, я стою у начала мгновенья.
Только что ты не знала, что с тобою случиться,
Только что ты старалась меня разгадать.
Ткань парчи и стук каблучков.
Нет ни звука, когда лунная пыль засыпает следы,
Когда после дождя, снежных хлопьев ударит мороз,
Когда птицы летят над озёрами, не смея упасть.
Когда я подарю поцелуй твоей кожей.
Я касаюсь незримых волос и вдыхаю твои ожиданья.
Я люблю, когда птицы безгласые по утрам облетают озера,
Когда солнце стремиться уйти, чтобы завтра вернуться,
Когда тени крадутся, чтобы в ночь превратиться,
Когда солнце, не смея подняться, вдруг ударит в глаза брызгом огненной лавы.
Я неспешно считаю следы поцелуев,
Я неспешно вдыхаю звуки ускользающей тени,
Я незрим, засыпая, не мечтаешь о встречи со мной.
Двадцать, двадцать минут отделяют от нас расставанья,
Двадцать, двадцать минут не хватает до встречи.
Холод стекол и блеск зеркальной стены,
Я неспешно стираю следы поцелуев,
Двадцать, двадцать долгих минут для меня лишь мгновенье.

А в Бессарабии идут дожди, нет, друг мой, подожди,
Ведь в Бессарабии идут дожди.
Дожди. Пусть, черт бы их побрал!
Ведь я тебе, так не успел, нет, не успел, не рассказал.
Пусть веют ветры над Парижем, пусть плачет ива над ручьём.
Ты та, которую я помню, как опалённую мечту,
Та, не исполненная мною жизнь, та, от которой не услышу шорох ночи.
Над Бессарабией идут дожди. Нет, не за мной они пришли!
Здесь солнце светит, словно строгий страж в ночи.
Здесь кожей впитываешь влагу моря, здесь солью сахар наполняет воздух.
Над Бессарабией уж гром гремит, разбил балконное стекло.
Вчера мне ветер ветром высквозил всю душу,
Я тщетно курткой закрывал, слабеющее горло.
Там вдалеке, в далекой непонятной стороне сверкают вспышки в вышине.
Там освещают улицы дворов, там люди ходят в гости в глубь домов.
Мне стоит ночь бессонную пройти, ты вновь терзаешь мозг, щемит в груди.
Сквозь сотни миль годов готов припасть к твоим коленям преклонённый,
Ноздрями выпить запах ветра кожи, ногтями разорвать бетонные одежды,
Из рельсов свить индейцев узелковое письмо.
Ты приезжай, ты приезжай. Не верь в холодные дожди!
Дожди над Бессарабией, ты верь, ты жди…

Лучами золотистых сфер,
Укутанный в небесные слова
На кончике алмазного меча,
Приснился нежному созданию.
Ещё не раз я прикасался к тени,
Нежданно целовавшей мне запястья.
Цепей, звеневших саваном забвенья,
Полёт, полёт ненужных откровений
На лёгкой незаметной ткани текста.
Следы волнений капилляров трепет
Ударил крохотным созвездьем.
Ярчайший ослепительный квазар
Прожёг отчаянья горячий слог.
Душа пылала пламенем сомнений
Спасти как можно больше слов.
Из тьмы беспечности Вселенной
Возьми и выжми без остатка
Любовью бессердечной жалость.
Лучом надежды оживляя камни жажды,
Прижми к себе потерянные руки
Поклонника огня на кончике алмазного меча,
И дай мне счастья злобу искупленья
От безнадёжной скуки бытия.

Гаснут свечи в поднебесье,
Вечер шепчет ветру песни.
Темнота тяжёлым пухом
Небо медленно покрыла.
Ночь торжественно вступала
Править царством чёрной тьмы.
Только холод света лунный
Может жить в его тиши,
Да тревожный крик совиный
Выйдет всплеском из глуши.
Той порою неприглядной
Бродит призрак неоглядный.
За безмолвием домов,
В тишине пустых дворов
Ищет путник тёплый кров,
Чтобы ленью лечь у стенки,
Подтянуть к себе коленки,
Смежить веки осторожно,
И заснуть в ночи тревожно.
В это время всё возможно.
Здесь рождаются мечты,
Чтобы мир смотрел в глаза.
И без них очнёшься ты
В миг, когда лучи рассвета
Затрепещут у окна,
Разбиваясь в пятна света,
Чтоб исчезнуть навсегда.

Эти ночи - ночи Пана,
Я встречаю Ямбу Пана.
Эти ночи помнят вздор:
Пробежавший звук варгана,
Крик гостей в гостях у Пана,
Ямба, Ямбу этой ночью.
Пусть расправят покрывала,
Пусть поднимут опахала,
Девы голые пусть скачут,
В дикой пляске хоровой.
И молодчики козлы
Догонять не перестанут
Ямбу ловчие, ловцы
Смех серебряный звенится,
Всё пульсирует, искрится.
Я держусь рукой стакана,
Наше дело - тело девы
Будет пьяно до зари,
Будет пьяно, как ладья,
Что в лучах лучей струиться.
И на лютне мне играла,
И вина мне подливала,
Дочь кудрявая, дочь Пана.
Над кроватью опахала,
А в руках подарок Пана
Дочь посланника богов,
Дочь безудержного Пана.
Когда будешь уходить,
Брось в меня гроздь винограда,
Буду вкусом наслаждаться,
Вкусом козней бога Пана
Ямба, Ямба, эти локоны и ночь ,
Ночь развратных песней Пана.
Дочь блудница, - всё пропало,
Только отблески зари
Мне накрыли покрывало,
Зазмеились вдоль стены,
И коснулись потолка,
И рассыпав горсть лучей,
Сквозь хрустальный край стакана,
Осветили ложе Пана.
Гроздь искриться винограда,
Ямба, ямбы, Ямба Пана.

1) Пан - бог веселья с козьими ногами, обделён красотой.
2) Ямба - дочь Пана и нимфы Эхо, любит непристойные шутки.
(ямб - двухсложный размер стихотворения)
3) Пляска, хоровод - хорей (от греч. сhoreios)

Предчувствие любви, вкушение желаний,
Дрожащий, хриплый голос во время расстояний
И шелест слов нечаянный, как холод ожиданий.
Сто тысяч окончания ресниц
Считаю на мизинцах пальцев.
Губами ощущений соль вдыхаю
На коже капли ветра влажных дуновений.
Пустырник вкус печальных наслаждений,
Любовь далекая моя, ничто, ничто в небесной мгле не вижу.
Сегодня ночь дымиться твоей тенью.
Предчувствие любви и время расставаний.

Снег на глазах уже не таял, он неподвижно закрывал ресницы.
Прижав ладонью стекло с прозрачно точными краями,
Я продолжал стучать ногтями по застывающим губам любимой.
Ломая вены кристалликами льда гемоглобина,
Рванул двубортный китель, выстрелив латунью пуговиц в паркет.
Холодный ветер межсезонья мне накрепко сковал запястья,
Но, что возможно сделать с непокорным, когда шрапнелью
Заряды ледяных звенящих слов упали, словно град осенний.
Снег на губах уже не таял, он отлетал беззвучно, не смея потревожить
Немой и опьяняюще холодный разговор любимой с ветром.
Ломая неподвижные запястья, я бил локтями в грудь судьбы,
С надеждой на Вершителя игры бесстрастного взирая.
Нельзя обратно все перевернуть, чтоб весь я новый
Вновь научился дни считать неспешно и беспечно.
Снег на руках уже не таял, он корку льда из влаги создавал.
Вдыхая бесконечность, я не сдавался, моя душа
Настойчиво неумолимо продолжала требовать дыханья.
Тогда я распрямил уже остывшие колени и встал спиной к стене,
Чтобы никто не смел подумать прикоснуться к моей любимой,
Стекло с прозрачно точными краями я продолжал ладонью прижимать.
Снег на паркете летал спиралью и струился лентой.
Теперь, когда никто не сможет сосчитать созвездия Вселенной,
Когда у океанов нет никаких причин расстаться с тайнами морскими,
И полюс Севера не требует от пионеров бесконечный жертв,
Никто на свете не наберёт и сотой доли мужества мужчины,
Чтоб разглядеть под кителем огнепоклонника огня
Любимый образ за стеклом с прозрачно точными краями.

Нежные звери запели,
Словно птицы свиристели.
Солнце блистать перестало,
Устало скрывало красный кадмий заката.
Распластав мягкий шёпот дикой сирени,
Серый призрак прильнул к шторе мягкой портьере.
К изголовью постели в шуме суетной метели,
Тысячи тысяч потерянных слов прилетели.
Посчитав изгибы трепетной тени,
Махаоны ткали, махали, шуршали,
Тонкий газовый флёр создавали,
Шум шагов у часов отнимали,
Демонов страха за крылья держали.
Тревожно сжимали кисти ушей,
Рожденья ужасных созданий,
Прялки судьбы свой бег нарушали
Замерли, чу, и вновь застучали.